БАНЬКА ПО-БЕЛОМУ

Наступила самая пронзительная пора карельского лета - его бесконечно длинные дни. Солнце долго ползет по горизонту, потом, как бы, зависает над ним и висит, подобно шару. Таким его рисуют дети на своих рисунках - большое, красное, круглое. И только потом начинает прятаться в прибрежном лесу, не торопясь, как бы давая возможность подумать каждому о своем. Я сажусь на дальнюю кромку причала и прошу только об одном - подольше этого света для всех моих близких, прошу собственного бытия в этом мире, бескрайнего и разноцветного, как вода озера передо мной, которая замерла, вобрав в свое зеркало всю округу, смешав все краски мира. Именно в такую пору, когда день отобрал у ночи максимум светлых минут, а ночь сама преврати­лась в день, мы собираемся в Ватнаволоке, чтобы помыться в баньке, очиститься до души, и, потом, в течение ночи, соприкасаться ими, излучающими свет и тепло. Чем ближе встреча, тем сильнее ожидание, когда думаешь, только бы все сложилось, только бы не сорвалось. И вот дождавшись последних уточнений времени, начинаешь растапливать баньку. Огонь, почувствовав музыку сердца, не прячется и не тлеет, а разливается по поленьям, радостно играя с ними. Он хорошо знает глупость деревянных поленьев, которые так легко дают по­гладить свои упругие бока, веря в свою стать и бессмертие. И он резвится, нащупывая своим языком щели и морщинки, забираясь все глубже и глубже. Но и его ждет поражение. Он прогорит, оставив уголь, который увидит трагедию огня - маленькое, синее пламя, способное убивать, но не радовать. Я часто смотрю на это соревнование огня и дров. Зола, выброшенная в огород - вот грустный и предсказуемый их финал. А вот мудрая вода в котле ведет себя совсем по-иному. Она, как всякая женщина, вначале благосклонно и свысока смотрит на эти игры дров и огня вокруг нее, ей это приятно, ее это согревает. Но вот нормы приличия нарушены, ее возмущенному кипению нет предела.

— Кругом люди, что они подумают, — возмущенно клокочет она, угрожая залить все кипятком.

— Не шуми, дурочка, — говорю я ласково ей. — Сегодня  твое счастье еще впереди. Ты увидишь Мишу Шлякова, Володю Дербенева. Будешь близка с ними. Тебя, если соизволит, подпустит к себе даже Федя Романов, а ради этого можно и покипеть.

Теперь вода успокоится и будет сколько угодно ждать в большом чане.

Первыми, еще с вечера, обычно приезжают Вийри - Виктор, Аня и их сын Дима. Разгружаются сумки, рыболовные снасти. Если я приезжаю после них, утром, я узнаю их присутствие по образцовому порядку, в котором, как французские духи, чувствуется безукоризненный вкус Анны. Если Виктор живет, как доказательство, что любовь есть, то Анна пример того, как ее надо принимать. Всем своим бытием они как-бы подают для всех столь привычную Виктору, бывшему военному летчику, команду: «Делай, как я». Но, увы, у других это как-то не всегда получается. Здесь, разве что, Федор Романов может выступить на равных. Когда смотришь на них с Виктором, то, в какой-то момент, начинаешь ощущать себя тов. Сталиным на воздушном параде в Тушино, который наблюдает за фигурами высшего пилотажа. Правда, Леночка, жена Федора, изначально играет совсем другую роль - она, как-бы помягче сказать, - руководит парадом. Лена, имя достаточно точное в смысле красоты. «Когда Елена входила... » И, дальше, как говорил Гомер, и как принято говорить на горе…  Во всем осталь­ном, все-таки, точнее было бы имя Екатерины-повелительницы.

Между тем, подходит дербеневский УАЗ. Первой из него выходит Леночка Тихонович - самая утренняя из всех известных мне людей. Она умеет очень точно чувствовать, остро переживать и искренне расстраиваться. Ее неприятие кого-то - это всегда приговор отверженному. Следом идет Миша Шляков, большой, бородатый и надежный. Это мое последнее человеческое приобретение. Мне хорошо уже потому, что он есть. Его улыбка открыта, суждения искренни и точны. Мы очень редко видимся, но он присутствует во мне. Рядом с Мишей его жена Лена. Я видел их свадебную фотографию. Она не запрятана, как у большинства в альбоме, а стоит в ком­нате, видимо потому, что они обручены Богом. Жить вместе от этого не легче, но и друг без друга невозможно. В их обращении друг к другу слышна музыка.  Она может быть разной, но это всегда мелодия.

Замыкают шествие Володя Дербенев и Палыч. Я не могу припомнить факт нашего конкретного знакомства с Володей, на­верное, потому, что он разлит во всех людях своего круга. Он и мотор и приводные ремни, кровь и плоть, соль всего, что варит сам и заваривается вокруг его. Он понимает это, и принимает как ответственность, при этом не хмурит лоб в своей значительности, а широко улыбается. Улыбка сквозь усы и острое слово - вот его визитная карточка. Палыч, большой, с резким выхлопом слов, был больше похож на танк, но танк советский, который ждут, который не давит, как тот со свастикой, а освобождает - надежная, мужская сила.

Между тем банька была почти готова. Дрова сделали свое дело, и, умерев, все завещали углю. Тот, вначале красный от радости, поддал жару, а, главное, того духа, который и отличает русскую баню, когда сказочный Иванушка бросается в кипящие котлы, становясь краше и моложе.

Теперь, пока она настаивается, мужчины решили взяться за плуг, чтобы окучить картошку, а женщины за приготовление ужина. По большому счету я никогда не видел «живьем» как пашут. Зато, еще в советские времена, насмотрелся киножурналов «Новости дня». Там всегда под бравурную музыку шли трактора, переворачивая землю. Я вспомнил о тракторах, наблюдая за Мишей. Он, как новенький К-700, только что вышедший из ворот Кировского завода, поражая гармонией силы и красоты, поднимал землю огорода. Сзади, за плугом шли то Виктор, то Володя. Когда смотришь как работают «наши люди» (понятие из социализма), всегда поражаешься конгениальности наших вождей, умевших десятилетиями обращать это во что угодно, только не в процветание державы.

Труд женщин, в это время готовивших ужин, уступал по мощи, но не по красоте. Теперь вокруг стола был целый каскад Елен. Это было похоже на водопады Петродворца - золотые нимфы и струящиеся из под пальчиков ленты овощей, волны хлеба, брызги огородной зелени. Тема стола будет не полной без пиццы Мазаевых. Зоя всегда готовит что-нибудь «этакое», что готовит только она. Идти на манты - значит идти к Мазаевым, всю семью которых отличает основательность и высочайший уровень исполнительского мастерства.

В это же время готовилась уха, над которой колдовали Толик и Лена Мещанские. С Толиком нас связывает уже больше пол­жизни, мне дороги минуты, проведенные с ним. С его женой, Леной, мы знакомы со дня их свадьбы, когда она буквально очаровала меня. Затем пришло удивление, сменившееся восхищением. Кроме того, мы коллеги и, разговаривая как профессионалы, я часто ловлю себя на мысли, что чего-то не доделываю по сравнению с ней.

Но все это было лишь увертюрой. Дальше должно было начаться действие, которое можно сравнить с крупным эпическим произведением, например, оперой. Вот ее либретто.

 Часть 1.

 Прекрасные дамы, переодевшись в купальники, рассаживаются на полатях, всем своим видом показывая, что они готовы и ждут.

 Часть 2.

 Мужчины, чей выход наполнен теперь внутренним смыслом, входят толпой и поют хором о том, что женщины, что если и меняются, то только в сторону совершенства.

 Часть 3.

 Дирижер, взяв в руки кружку, открывает каменку и уже через несколько секунд звучит музыка прилива. Вслед ей, уже общий хор поет заздравную хозяину и русской баньке. Наступившая пауза означает, что всем хорошо. Издалека, как шум деревьев дальнего леса, вступают ударные, роль которых исполняют березовые ве­ники. Общий шум, гул, веселье напоминают сцену гуляния из другой оперы, менее знаменитой - это «Снегурочка» Римского-Корсакова. Только здесь прыгают не через костер, а в воду.

 Часть 4.

 Исполняется главная партия: «Девки, пора уж вас попарить!»

Ей отвечает хор девушек, из которого становится ясно, что все готовы, дрожат от волнения и ждут. 

 Часть 5.

 Апофеоз. Поочередно на ударных мужчины исполняют «песнь песней», а женщины - некогда популярный шлягер: «За это можно все отдать».

 Часть 6.

 Каменка потихоньку заливается. Несколько расстроенный дирижер еще пытается оживить оркестр. Появляются опоздавшие гости - это Мазаевы со своей итальянской мелодией (они привезли пиццу). Этот мотив как бы напоминает всем, что есть еще и другая жизнь.

Так, или почти так, выглядит либретто этой грандиозной оперы, декорации которой создал Господь Бог, а исполнители собрались, почувствовав внутреннюю близость.

Стол, за которым собрались, стены, которые придали ему форму, были местом особенным.

Как-то на экскурсии в Успенской церкви прозвучало понятие «намоленное место», - место, которое рождает единые чувства. Так было и здесь. В этом доме не было ни разу чужих людей. Каждый приложил к нему свои руки и с ними часть души. Я смотрел на близких мне людей и мне хотелось быть оберегом их, тем поясом, который сохранит и обнимет. Только бы хватило сил.

 23.08.99 г.

 Ватнаволок - Кондопога - Кабардинка

| астрораздел | фотораздел | методраздел | блог |

Послать письмо - mez#petrsu.ru